***
Она ходила улицами, проулками,
Как будто хотела загладить свою беду,
Как будто шагами этими темно-гулкими
Могла решить, когда к ней опять придут
Любовь, терпимость, жалость и понимание.
Но лужи стояли серые в эти дни.
Она, наверно, уехала бы в Германию,
Но вот родители – как они тут одни?
И ленты улиц склеивались колечками,
Они налипали на пальцы, как тонкий дым.
Она из упрямства давилась холодной гречкой
И щурилась на прохожих из темноты.
Прохожие пугались и отворачивались,
Она усмехалась и все ускоряла шаг.
Ее узнавали встречные все собачники
И черные нетрезвые кореша.
Она к реке ходила, курила, думала.
Река несла весенний помойный хлам.
А ей хотелось, чтобы ее продуло бы,
Тогда она б законно в постель слегла.
Могла б реветь (болезнь – это основание),
А не молчать бесслезно и не ходить,
Не думать, что обычное расставание
Бывает страшным иглистым комком в груди.
Из всех скамеек, напрочь уже изученных,
Она одно лишь вынесла: не спешить.
Она дотянулась слабым искристым лучиком
До собственной измаявшейся души.
Душа вздохнула, лапой махнула теплою
И потрусила в дом, на дымок котлет.
Она подняла глаза и тогда за стеклами
Увидела, что там кто-то включает свет.